Семья Фоминых:
роман "Тихий Дон" и реальная жизнь

 

Яков Ефимович Фомин

В X главе 8 части романа «Тихий Дон» читаем:

«Поздней осенью 1920 года, когда в связи с плохим поступлением хлеба по продразверстке были созданы продовольственные отряды, среди населения Дона началось глухое брожение. В верховых станицах Донской области – в Шумилинской, Казанской, Мигулинской, Мешковской, Вешенской, Еланской, Слащевской и других – появились небольшие вооруженные банды. Это было ответом кулацкой и зажиточной части казачества на создание продовольственных отрядов, на усилившиеся мероприятия советской власти по проведению продразверстки.

В большинстве своем банды – каждая численностью от пяти до двадцати штыков – состояли из местных жителей-казаков, в про¬шлом активных белогвардейцев. Среди них были служившие в восемнадцатом-девятнадцатом годах в карательных отрядах, уклонившиеся от сентябрьской мобилизации младшего командного состава урядники, вахмистры и подхорунжии бывшей Донской армии, повстанцы, прославившиеся ратными подвигами и расстрелами плен¬ных красноармейцев во время прошлого восстания в Верхне-Донском округе, – словом, люди, которым с советской властью было не по пути». (8 – X)

Одной из таких банд руководил Фомин Яков Ефимович, казак с хутора Рубежного Еланской станицы.

Родился он в 1885 году. Его дом простоял в хуторе до 1942 года и был разобран советскими солдатами для строительства переправы через реку Дон, при отступлении Красной Армии к Сталинграду.

Внук Я.Е. Фомина - Фомин Иван Давыдович, 1928 года рождения, ныне проживающий в станице Базковской, вспоминает, что это был один из лучших домов в хуторе:

«Настоящий, красивый старинный казачий дом, с высоким балясником и резными окнами. В нем было 4 просторных светлых комнаты, а во дворе – много хозяйственных построек».

В доме до 1937 года хранился походный сундук Якова Фомина, на накладке замка которого имелась выгравированная надпись:

Из казачьего словаря-справочника, изданного в США в 1968 году, узнаем, что Лейб-гвардейский Атаманский Его Императорского Высочества Гвардейский Наследника Цесаревича полк «разрешен к формированию в 1775 году и до середины XIX века находился при атаманах в Новочеркасске. Полк действительной службы комплектовался из Донских казаков, красивых блондинов. Последняя форма: заправленные в сапоги серосиние шаровары без лампас, мундир василькового цвета и такой же верх фуражки или папахи. Имел награды: за войну с Наполеоном – Георгиевское знамя и белый бунчук с георгиевским крестом, на древках серебряные орлы; знак на головные уборы: «За Варшаву 25 и 26 августа 1831 г.». Стоянка в Петербурге, почетный шеф – наследник цесаревич».

Служивших в Атаманском полку казаков в просторечьи называли «атаманцами».

Так же называет М.А. Шолохов и Якова Фомина - «рыжеватого казака-атаманца» (4 – IX) с цифрой «52 на синем урядницком погоне» (4 – IX) в момент ввода данного персонажа в канву романа. Однако, в данном эпизоде Яков Ефимович – дезертир. Подтверждения тому, что сей факт действительно имел место, обнаружить не удалось.

И.Д. Фомин рассказывает, что ему приходилось в детстве не раз открывать крышку сундука и рассматривать его содержимое – казачью форму деда и даже примерять на себя его шаровары и фуражку отличного синего сукна. Запомнились ему и шпоры.

Яков Ефимович Фомин воевал в первую мировую войну, имел боевые награды. В 1916 году был старшим урядником 52 казачьего полка, в 1917 году – член полкового дисциплинарного суда.

Зная, в каком полку служил Фомин, можно сделать вывод и о его внешности.

М.А. Шолохов при первом знакомстве (4 – IX) читателя с героем упоминает «рослого рыжеватого казака» и его «широкое рыжеусое и рыжебровое лицо» с «далеко расставленными выпуклыми», «усталыми» «голубыми, по-детски простыми», «смущенными улыбающимися» глазами, в которых неожиданно вспыхивает ожесточение, со «строгим влажно мерцающим взглядом».

О глазах и взгляде Якова Фомина по тексту романа говорится неоднократно:

«…говорил Фомин протяжно, приятным баском, искоса поглядывая на Дарью широко поставленными голубыми глазами женолюба, и с достоинством закручивал ус». (6 – XIX)

«- Какими судьбами к нам? - спросил он, пожимая руку Григория, засматривая в глаза ему своими широко поставленными голубыми глазами». (8 – VII)

«… строгий, влажно мерцающий взгляд широко посаженных глаз дезертира-атаманца, одетого в шинель с истертым номером "52" на урядницких погонах». (6 – XII)

«Фомин все приосанивался, оглаживая усы, смотрел исподлобно, властно» (6 – XIX)

«- Мы? - Фомин высоко поднял брови, разгладил ладонью усы. - Мы - борцы за трудовой народ. Мы против гнета комиссаров и коммунистов, вот кто мы такие». (8 – XI)

Несколько раз это происходит при описании сходства с внешностью сына – Давида:

«На печи лежали детишки: похожий на отца мальчик, с такими же голубыми, широкими в поставе глазами, и девочка». (6 – XIX)

«Похожий на отца четырнадцатилетний подросток, с такими же широко поставленными голубыми глазами…» (8 – X)

О том, что Яков Фомин имел рыжий цвет волос и усов, автор также указывал:

«… улыбнулся в рыжеватые усы, когда отец его принес из Петровых саней, запушенных инеем, осыпанный сенной трухой кувшин». (6 – XIX)

«Фомин снова улыбнулся в рыжеватые волнистые усы». (8 – XI)

«Чего же ты молчишь, рыжее мурло, аль я неправду говорю?» (8 – XII)

И, если сначала Я.Е. Фомин, как позже вспоминал Петр Мелехов, одет в «шинель с истертым номером "52" на урядницких погонах» с отличительной «медвежковатой поступью» (6-XII), то позже «это был уже не тот Фомин, нескладный и небрежно одетый атаманец, каким его некогда знавал Григорий. За два года он разительно изменился: на нем ловко сидела хорошо подогнанная кавалерийская шинель, холеные русые усы были лихо закручены, и во всей фигуре, в подчеркнуто бравой походке, в самодовольной улыбке сквозило сознание собственного превосходства и отличия». (8 – VII)

Об умственных способностях Якова Фомина М.А. Шолохов отзывается негативно.

«Яков Фомин, недалекий, умственно ограниченный казак».(6 – XI)

«Дезертир, дурак вроде Христони, и зараз - командир полка, а я в холодке». (6 – XII)

«Дурак, а хитрый..» (8 – XI)

«– Я говорил этому дураку, но разве его можно в чем-либо убедить!...
– С таким руководителем мы погибнем. Он пуст, как пробка, и глуп, прямо-таки непроходимо глуп!» (8 – XIII)

На самом деле, как отмечал А.П. Грибанов, свидетель событий 20-х годов на Верхнем Дону, Фомин был «по тем временам грамотным и инициативным», как командир — на своем месте.

Автор книги «Михаил Шолохов. Страницы биографии» Г.Я. Сивоволов, вторя ему, отмечает, что Фомин – «волевой, с незаурядными способностями…

Служил в корпусе Ф. Миронова, вместе с Мироновым был приговорен к расстрелу, затем помилован».

В корпусе Миронова Яков Фомин служил командиром 1-го Донского полка. Как говорилось в уголовном деле, «Фомин обвиняется в добровольном согласии идти с Мироновым, публично заявленным 22 августа (1919 года – А.Ж.) на митинге в Саранске, и в участии в стычках с верными советскому правительству войсками». Но, как утверждала защита, это было дезертирство не с фронта, а на фронт. После суда и помилования – командир эскадрона в полку немцев Поволжья в Донской советской кавалерийской дивизии. Однако, это было в 1919 году. У Шолохова это 1918. Как Яков Фомин попал из 52 Лейб-Гвардии Атаманского полка в 28 пластунский – установить не удалось.

В романе «Тихий Дон» о связи Фомина и Миронова лишь одна строчка:

«Вакулин был сослуживцем и другом Фомина. Вместе с ним они были некогда в корпусе Миронова, вместе шли из Саранска на Дон и вместе, в одну кучу, костром сложили оружие, когда мятежный мироновский корпус окружила конница Буденного». (8 – X)

Участник гражданской войны, житель станицы Вешенской Алексей Петрович Грибанов вспоминал:

«В конце 1918 года группа казаков 28 пластунского (пехотного) полка во главе с урядником из хутора Рубежного Яковом Ефимовичем Фоминым склонили казаков полка на выступление против засилья генералов и офицеров. Под угрозой физической расправы кадровые офицеры вместе с командиром полка Сергиенко сбежали. Освободившись от офицеров, полк прекратил военные действия против Красной Армии у Калача и двинулся к Окружной станице Вешенской, где находился штаб северного фронта белоказаков и атаманское начальство Верхне-Донекого округа. На своем пути мятежный полк уничтожал линии связи, нарушал пути снабжения фронта, разоружал тыловые и резервные части. Станицу Вешенскую полк взял с ходу 28 января 1919 года».

Вот как это описано в романе «Тихий Дон»:

«А неделю спустя началось самое страшное - развал фронта. Первым обнажил занятый участок, находившийся на калачовском направлении 28-й полк, в котором служил Петро Мелехов.

Казаки после тайных переговоров с командованием 15-й Инзенской дивизии решили сняться с фронта и беспрепятственно пропустить через территорию Верхнедонского округа красные войска. Яков Фомин, недалекий, умственно ограниченный казак, стал во главе мятежного полка, но, по сути, только вывеска была фоминская, а за спиной Фомина правила делами и руководила Фоминым группа большевистски настроенных казаков…

А в это время 28-й полк с новым командиром полка, урядником Фоминым, вступал в Вешенскую. Следом за ним, верстах в тридцати, шли части Инзенской дивизии. Красная разведка в этот день побывала уже на хуторе Дубровке». (6 – XI)

Состоялся митинг, на котором выступил и Яков Фомин.

В романе «Тихий Дон» читаем:

«Краснов, занятый прибывшими в Новочеркасск союзниками, пытался воздействовать на Фомина. Он вызвал его к прямому проводу Новочеркасск - Вешенская. Телеграф, до этого настойчиво выстукивавший "Вешенская, Фомина", связал короткий разговор.

"Вешенская Фомину точка Урядник Фомин зпт приказываю образумиться и стать с полком на позицию точка Двинут карательный отряд точка Ослушание влечет смертную казнь точка Краснов".

При свете керосиновой лампы Фомин, расстегнув полушубок, смотрел, как из-под пальцев телеграфиста бежит, змеясь, испятнанная коричневыми блестками тонкая бумажная стружка, говорил, дыша в затылок Телеграфисту морозом и самогонкой:

- Ну чего там брешет? Образумиться? Кончил он?.. Пиши ему... Что-о-о? Как это - нельзя? Приказываю, а то зараз зоб с потрохами вырву!

И телеграф застучал:

"Новочеркасск атаману Краснову точка Катись под такую мать точка Фомин"». (6 – XIV)

Немного иначе описывает попытки руководства Донской армии вразумить Фомина участник тех событий А.П. Грибанов:

«Командующий белоказачьей Донской армией генерал Денисов по прямому проводу телеграфа Новочеркасск – Вешенская вызвал к аппарату командира мятежного полка Якова Фомина. Он приказал уряднику Фомину сложить оружие и сдать полк командующему Северным фронтом белых генералу Иванову. В обмен Денисов милостиво обещал помиловать полк. Яков Фомин спокойно выслушал приказ и тут же ответил. Но ответ был передан в таких матерных выражениях, которые начисто отбили охоту у генерала к продолжению начатого разговора».

Этот эпизод многое раскрывает в упертом характере Якова Фомина.

Имущество же 28 пластунского полка было описано и передано на хранение.

А «на заборах белели фоминские приказы. Жителей не было видно на улицах. Станица выжидающе таилась. В просветах переулков виднелась белая грудина заметенного снегом Дона. Лес за Доном чернел, как нарисованный тушью. Около серой каменной громады старой церкви овечьей отарой кучились приехавшие с хуторов к мужьям бабы». (6 – XII)

«В Вешенской на заборах трепыхались фоминские приказы. С часу на час ждали прихода красных войск». (6 – XIV)

9 февраля 1919 года в Вешенскую вошла 15-я Инзенская дивизия. С этого дня станица стала жить по законам советской власти. Яков Фомин был назначен окружным военным комиссаром.

Однако, М.А. Шолохов в романе «Тихий Дон» пишет, что окружным военкомом был Шахаев. Фомин же «окружным ревкомом заворачивает, как-никак - кочка на ровном месте». (6 – XIX)

Во время Вешенского восстания Яков Ефимович выступил против восставших казаков.

По словам историка профессора А.В. Венкова, «силы были слишком неравны... Помощник военною руководителя Вешенского военкомата Яков Фомин взял командование на себя и приказал уходить через Дон. Потеряв на льду 4 бойцов, красноармейцы вышла к хутору Базковскому, где они были встречены выстрелами из дворов».

А.П. Грибанова писал:

«… взявший на себя командование вешенским отрядом окружной военком Яков Фомин приказал всем бойцам отступать через Дон на хутор Базковский. Под натиском повстанцев, захвативших к тому времени почти всю Вешенскую станицу, отряд бойцов, отстреливаясь, стал отходить по переулку Красному вниз к Дону. На улицах и площади станицы отряд потерял около 10 своих бойцов. На льду Дона из отряда было убито два человека. Несколько красноармейцев были отрезаны повстанцами на восточной окраине Вешек. Они сделали попытку перебежать залив (Мигулянка – А.Ж.) по льду… и через пойму Дона и перебраться на Базки. Здесь один из них был убит, а другой – Кобцев Федор – был тяжело ранен и умер от потери крови…

При, мягко выражаясь, неорганизованном отходе к Дону пулемет был оставлен вместе с коробками пулеметных лент на станичной площади. Подоспевший на коне Яков Фомин остановил на берегу Дона красноармейцев Федора Кисилева и Константина Грибанова и, страшно матерясь, приказал под угрозой расстрела на месте вернуться из площади и взять брошенный пулемет. Вдвоем эти красноармейцы, под огнем повстанцев, перетащили пулемет на правый берег Дона. Других Фомин заставил забрать пулеметные ленты. Пулемет был установлен на опушке леса за вешенским пляжем. Подоспевший пулеметчик, умело ведя огонь, помешал повстанцам, уже занявшим крайние дворы на берегу Дона, без помех расстреливать перебегающих по люду реки красных. Пулеметный огонь на некоторое время задержал повстанцев в станице, а тем временем Фомин навел порядок в своем разношерстном отряде и повел его через лес на хутор Базковский…»

Яков Фомин проявил мужество и бесстрашие в неравном бою, сумел спасти свой отряд от разгрома. Отряд отступал дальше. К слободе Каменка.

А.П. Грибанов упоминал в своих записях имена некоторых бойцов отряда Якова Фомина, оказывающих отпор восставшим:

«Как командир этого отряда Яков Фомин оказался на своем месте. Коммунисты Векин, Фесенко, Жуков показали пример бесстрашия и мужества в неравном бою в Вешках и на трудном пути отхода отряда до слободы Каменка.

Сохранились имена некоторых бойцов этого отряда. Вот они:

1. Векин 2. Фесенко 3. Жуков 4. Яков Фомин 5. Петр Мельников 6. Михаил Мельников 7. Константин Грибанов 8. Федор Кисилев 9. Леон Климов 10. Семен Вахнин 11. Николай Мироненко 12. Федор Чукарин.

Через некоторое время к отряду присоединились вешенцы – Александр Кухтин и Ефим Шестопалов».

В последующем из состава отряда Фомина был сформирован походный окружной исполком, в работе которого большое место занимала борьба с контрреволюцией на местах, выявление и наказание активных участников уничтожения красных в хуторах Сетракове и Пономареве.

М.А. Шолохов в романе «Тихий Дон» описывает момент восстания и действия Якова Фомина несколько иначе:

«В ревкоме шла бестолковая сутолочь. Люди потревоженно бегали, подъезжали верховые нарочные, улицы поражали малолюдьем. Мишка, не понимавший причины беспокойной суетни, был удивлен…

Выстрелы глухо захлопали где-то за станицей, около сосен, в направлении на Черную…

Ошарашенный Кошевой сам не помнил, как очутился на площади. Он видел, как Фомин, в бурке, черным вихрем вырвался из-за церкви. К хвосту его рослого коня был привязан пулемет. Колесики не успевали крутиться, пулемет волочился боком, его трепал из стороны в сторону шедший карьером конь. Фомин, припавший к луке, скрылся под горой, оставив за собой серебряный дымок снежной пыли». (6 – XXVII)

«Восстали еланские и вешенские с энтой стороны. Фомин и вся власть из Вешек убегли на Токин. Кубыть, восстала Казанская, Шумилинская, Мигулинская…

… один из казаков начал рассказывать, как выбили из Вешенской решетовцы, дубровцы и черновцы Фомина». (6 – XXVIII)

Подтверждал то, что пулемет был привязан к хвосту боевого коня Фомина, и краевед П.П. Лосев. Возможно, он просто пересказал этот эпизод из романа «своими словами»:

«С плаца под гору сорвался большой вороной конь с крупным красивым всадником. Это был Яков Фомин, убегавший от восставших казаков. На хвосте его коня был привязан пулемет. Конь, как крылатая птица, перенес его через голубой панцирь Дона».

13 марта 1920 года Верхнедонской окрисполком обратился в Донисполком с ходатайством об отзыве Фомина из дивизии для назначения его на ответственную должность.

Получив отказ 2 апреля 1920 года, окружной исполком 18 мая вновь обращается с этой же просьбой, аргументируя:

«Исходя из соображений, направленных на усиление работы своих аппаратов, поставив во главу задач оказать как можно больше влияния на остальные казачьи трудовые массы и до крайних пределов нуждающихся в казаках-работниках, ходатайствуем перед Вами об оставлении в распоряжении окрисполкома казака Еланской станицы, пользующегося большой популярностью среди населения, товарища Фомина Якова Ефимовича».

В фондах Государственного Архива Ростовской области обнаружились две телеграммы, касающиеся назначения Якова Фомина:

«11 июня

В Штаб Кавфронта

Отдел Управления Донисполкома просит Вас освободить тов. Фомина Якова и Мельникова Ивана в распоряжение Отдела Управления Советской работы».

«Июня 14

В Штаб Севкавокруга

Отдел Управления Донисполкома просит сделать распоряжение об откомандировании тов. Фомина Якова в распоряжение Отдела Управления Донисполкома для назначения его в Округ, как энергичного Советского работника».

Присутствуя при изъятии хлеба, видя, как забирается у казаков всё подчистую, как ведется расправа с казачеством, Фомин стал высказывать своё недовольство политикой Советов на Дону.

В июне Донисполком дает согласие, и Фомин отправляется в распоряжение Верхне-Донского округа на должность командира караульного кавэскадрона.

Краевед А.П. Грибанов писал, что «появление гарнизона на территории Верхне-Донского округа было вызвано печальным опытом вешенского восстания против Советской власти в марте 1919 года, когда, не встретив должного отпора, сравнительно слабо вооруженные повстанцы легко захватили Вешки…

Кавалерийский эскадрон состоял в основном из казаков станиц и хуторов Верхнего Дона. Часть из них участвовала в вешенском белоказачьем восстании 1919 года. Некоторые были сослуживцами Якова Фомина по 28 казачьему пластунскому полку».

В обязанность Фомина входило обеспечение безопасности продотряда при сборе хлеба в хуторах и станицах на Верхнем Дону Участвовал эскадрон и при подавлении восстания Богучарского уезда соседней Вронежской губернии.

М.А. Шолохов пишет:

«В бою на подступах к селу Сухой Донец вешенский эскадрон под командованием Якова Фомина атаковал цепи повстанцев с фланга, смял их, обратил в бегство и вырубил при преследовании около ста семидесяти человек, потеряв всего лишь трех бойцов. В эскадроне, за редким исключением, все были казаки - уроженцы верховых станиц Дона. Они и здесь не изменили вековым казачьим традициям: после боя, несмотря на протесты двух коммунистов эскадрона, чуть ли не половина бойцов сменила старенькие шинели и теплушки на добротные дубленые полушубки, снятые с порубленных повстанцев». (8 – X)

А.П. Грибанов рассказывает:

«Как оказалось, привлечение эскадрона к хлебозаготовкам было большой ошибкой, ставшей причиной его мятежа. Большинство бойцов эскадрона попали в Красную Армию из военнопленных. Некоторые из них были сослуживцы Якова Фомина. Все они были политически не развиты, с унаследованным инстинктом собственника. Командир эскадрона в этом мало чем отличался от своих подчиненных, И вот на глазах этих бойцов происходило изъятие хлеба у хуторян, станичников, однополчан, родичей и даже собственных семей. В эскадроне создавалась обстановка крайнего недовольства, В этих условиях поднять на мятеж эскадрон для Якова Фомина не представляло трудностей. Произошло это 12 марта 1921 года».

Последней каплей, переполнившей чашу терпения, наряду с тем, что рассказал о действиях продотрядов Фомину его сослуживец Вакулин, можно считать следующую сцену, описанную в «Тихом Доне»:

«– Продотряд был в хуторе?
– Только вчера выехали в Нижне-Кривской.
– У нас хлеб брали?
– Взяли. Сколько они насыпали, Давыдушка?
Похожий на отца четырнадцатилетний подросток, с такими же широко поставленными голубыми глазами, ответил:
– Дедуня при них был, он знает. Кажись, десять чувалов.
– Та-а-ак... – Фомин встал, коротко взглянул на сына, оправил портупею. Он слегка побледнел, когда спрашивал: – Говорили вы им, чей они хлеб берут?
Старуха махнула рукой и не без злорадства улыбнулась:
– Они об тебе не дюже понимают! Старший ихний говорит: "Все без разбору должны сдавать хлебные лишки. Нехай он хоть Фомин, хоть сам окружной председатель - все одно лишний хлеб возьмем!" С тем и начали по закромам шарить.
– Я с ними, мамаша, сочтусь. Я сочтусь с ними! – глухо проговорил Фомин и, наскоро попрощавшись с родными, вышел». (6 – X)

Будучи сам очевидцем и участником тех далеких событий, А.П. Грибанов вспоминал:

«Как и следовало ожидать, личный состав эскадрона безоговорочно пошел за своим командиром Яковом Фоминым. Только несколько человек из состава эскадрона сумели под огнем казаков восставшего эскадрона уйти к своим. Выстрелы фоминцев по ускакавшим от них бойцам эскадрона и стрельба караульной и пулеметной рот по бойцам ЧОНА и работников окружных учреждений, в число которых входил и автор этого очерка. Быстро собравшись на станичной площади, они огнем из винтовок сорвали замысел фоминцев овладеть центром станицы, в котором размещались окрисполком, окружком партии, окрвоенкомат, политбюро и др. Потерпев полную неудачу в попытке завладеть станицей, эскадрон отошел на восточную окраину Вешек, а ночью ушел на хутор Черновский.

Восставший эскадрон потерял в Вешках убитыми и ранеными около десяти человек. Поначалу раненых фоминцев поместили в больницу, но в тот же день они за измену Родине поплатились жизнью, они были зарублены во дворе больницы.

Вешенский караульный батальон состоял из красноармейцев, мобилизованных в центральных губерниях России. Казаков в нем не было. Это и было основной причиной, почему ни один из бойцов не пошел за Капариным и Фоминым…

Поначалу Фомин пытался показать себя идейным сторонником «Советской власти без коммунистов» и ярым противником политики продразверстки. В этот период были случаи заигрывания его с сторонниками советской власти. Об одном таком случае мне рассказывали бывшие милиционеры Федоров Афанасии Самойлович и Блохин Иван Михайлович. Взвод милиционеров окружной милиции тогда был расквартирован на хуторе Черновском. Ночью с 12 по 13 марта фоминцы заняли этот хутор. Здесь Фомин стал уговаривать их присоединиться к нему. Убеждая милиционеров он говорил, что из города Царицына (Волгоград) идут сотни подвод для вывоза вешенского хлеба. Однако милиционеры не высказали желания присоединиться к Фомину и вели себя сдержанно. Во время этих переговоров за хутором в направлении Вешек началась стрельба из винтовок. Не приняв бой, фоминцы быстро собрались и стали отходить в сторону хутора Дубровского, как позже выяснилось, стрельба велась разведкой, посланной из Вешек. Пешие милиционеры остались на месте, а двух конных мятежники захватили с собой (Федунов и Каргин), но через несколько дней им удалось уйти из банды и они возвратились в Вешки.

Счастливая концовка встречи вешенских милиционеров с бандой Фомина объясняется надеждой Якова Фомина привлечь на свою сторону милиционеров лозунгом «Народная власть без коммунистов». После, когда эта надежда рухнула, а милиция арестовала и отправила в вешенскую тюрьму его жену, из которой ей не суждено было вернуться, не было случая, что при подобных случаях милиционеры не были бы зарублены. В сходных обстоятельствах милиционеры аккуратно отвечали бандитам тем же».

Как вспоминал А.П. Грибанов, ссылаясь на статью П. Телициной «Всегда помнить» в газете «Советский Дон» за 20 октября 1967 года и на свою личную переписку с участниками тех событий, «летом 1921 года банда Фомина согнала на площади хутора Кружилинского местных жителей и потребовала указать место, где скрывается вожак комсомола Алексей Рычнев и коммунист Тимофей Мальчиков. Длительному допросу с пристрастием подверглись комсомольцы Пантелей Зыков и Никифор Кружилин. Тогда из толпы казаков вышел самый юный вожак комсомола и гордо заявил: «Я – комсомолец Алексей Рычнев!» Отважного комсомольца предали казни. Палачи отрубили ему голову. Долго банды охотились за кружилинским коммунистом, наставником хуторских комсомольцев Тимофеем Григорьевичем Мальчиковым – почтовым работником. Зимой 1921-22 гг. он был схвачен на хуторе Кружилинском бандой Якова Фомина и живым спущен под лед речки Черной».

С.Н. Семанов, автор книги «Тихий Дон» - литература и история», касаясь темы «политического бандитизма», писал:

«Фоминовский эскадрон состоял из местных казаков, восстание их в начале 1921 года объяснялось общими причинами социального порядка: среднее крестьянство было недовольно продразверсткой, кулачество подбивало его на открытые выступления против Советов, кое-где это произошло… Так, по оперативной сводке штаба округа за 12 июля, число фоминовцев определено в 17 человек. По тем же данным, за 19 сентября – 80 сабель при трех тачанках. За 21 сентября есть более подробное донесение: 100 сабель, 200 лошадей, 4 подводы. Разумеется, это приблизительные данные, но точных не имелось и у самого Фомина, - столь текучим и случайным было его деклассированное «воинство»

Внук Фомина также подтверждает, что последней каплей возмущения Якова Фомина стало изъятие хлеба у его семьи в х. Рубежном. Иван Давидович вспоминает, что рассказывали в семье по этому поводу:

«Фомин приехал в хутор навестить семью. Дома его встретили со слезами и сказали, что только что был продотряд и забирал хлеб у казаков, похозяйничал и у них на базу. Эта новость вызвала недовольство у деда. Он сказал, что разберется и хлеб вернет на место».

В романе «Тихий Дон» говорится, что Фомин договаривался о начале выступления против существующей власти на Верхнем Дону с командиром вешенского караульного батальона Капариным.

«После поездки домой он осторожно стал разведывать, каково настроение бойцов его эскадрона, и без особого труда убедился в том, что в большинстве своем они недовольны продразверсткой. К ним приезжали из хуторов и станиц жены, дальние и близкие родственники; привозили рассказы о том, как продотрядники производят обыски, забирают весь хлеб, оставляя только на семена и на продовольствие. Все это привело к тому, что в конце января на гарнизонном собрании, происходившем в Базках, во время речи окружного военкома Шахаева эскадронцы выступили открыто. Из рядов их раздавались возгласы:
- Уберите продотряды!
- Пора кончать с хлебом!
- Долой продовольственных комиссаров!» (8 – X)

Как писал М.А. Шолохов, руководство округа, предполагая сговор, отстранило Фомина с должности командира кавэскадрона, назначив вместо него Овчинникова. В день, когда Овчинников должен был принять командование, Фомин попросил разрешения проститься с эскадронцами.

«Став перед эскадроном, сдерживая переплясывающего коня, Фомин обратился к бойцам:
- Вы меня, товарищи, знаете. Знаете, за что я всегда боролся. Я всегда был вместе с вами. Но зараз я не могу мириться, когда грабят казачество, грабят вообще хлеборобов. Вот за это меня и сняли. А что сделают со мной - это я знаю. Поэтому и хочу с вами проститься...
Шум и выкрики в эскадроне на секунду прервали речь Фомина. Он привстал на стременах, резко повысил голос:
- Ежели хотите избавиться от грабежа - гоните отсюдова продотряды, бейте продкомиссаров Мурзовых и комиссаров Шахаевых! Они приехали к нам на Дон...
Шум покрыл последние слова Фомина. Выждав момент, он зычно подал команду:
- Справа по три, направо шагом - арш!
Эскадрон послушно выполнил команду. Овчинников, ошарашенный всем случившимся, подскакал к Фомину.
- Вы куда, товарищ Фомин?
Не поворачивая головы, тот насмешливо ответил:
- А вот вокруг церкви объедем...
И только тогда до сознания Овчинникова дошло все происшедшее за эти немногие минуты. Он отделился от колонны; политрук, помощник комиссара и всего лишь один красноармеец последовали за ним. Фомин заметил их отсутствие, когда они отъехали шагов на двести. Повернув лошадь, он крикнул:
- Овчинников, стой!..
Четверо всадников с легкой рыси перешли на галоп. Из-под копыт их лошадей во все стороны полетели комья талого снега. Фомин скомандовал:
- Ружья к бою! Поймать Овчинникова!.. Первый взвод! Вдогон!..
Беспорядочно зазвучали выстрелы. Человек шестнадцать из первого взвода устремились в погоню. Тем временем Фомин разбил оставшихся эскадронцев на две группы: одну во главе с командиром третьего взвода послал обезоружить пулеметный взвод, другую сам повел к расположению караульной роты, помещавшейся на северной окраине станицы, в бывших конюшнях станичных жеребцов.
Первая группа, стреляя в воздух и помахивая клинками, поскакала по главной улице. Изрубив попавшихся на пути четырех коммунистов, мятежники на краю станицы спешно построились и молча, без крика, пошли в атаку на выбежавших из дома красноармейцев пулеметного взвода». (8 – X)

Однако, взять без боя пулеметный взвод, расположенный на окраине станицы, не удалось. Повторную атаку восставший эскадрон предпринимать не стал.

«Ночь прошла спокойно. На одном краю Вешенской находились восставшие эскадронцы, на другом - караульная рота и влившиеся в нее коммунисты и комсомольцы. Всего лишь два квартала разделяли противника, но ни одна сторона не отважилась на ночное наступление». (8 – X)

В течении нескольких дней Фомин объездил много хуторов и станиц, пытаясь поднять казаков на восстание под лозунгом: «Советы без коммунистов», «Смерть коммунистам и жидам». Будучи популярным, он привлек в свой отряд многих казаков, имеющих личные обиды от продразверстки, подвергнувшихся репрессиям.

В романе «Тихий Дон» читаем:

«– Мы перестали Советской власти служить. Не ужились с ней...
– Против Советской власти мы восстали. Мы - за народ и против продразверстки и комиссаров. Они нам долго головы дурили, а теперь мы им будем дурить. Понятно тебе, Мелехов?..
– Ежели ты это, товарищ Фомин, всурьез говоришь - чего же вы хотите? Новую войну подымать? - спросил он, силясь отогнать навалившуюся на него сонливость.
– Я уже тебе об этом сказал.
– Власть сменять?
– Да.
– А какую же ставить?
– Свою, казачью!
– Атаманов?
– Ну, об атаманах трошки погодим гутарить. Какую власть народ выберет, такую и поставим. Но это - дело не скорое, да я и не секу насчет политики. Я - военный человек, мое дело - уничтожить комиссаров и коммунистов, а насчет власти - это тебе Капарин, мой начальник штаба, расскажет». (8 – XI)

Северные станицы округа — Шумилинская, Мешковская, Мигулинская, Казанская относились к восстанию Фомина сочувственно, в хуторах его ждали, помогали, чем могли, считали своим.

Как пишет М.А. Шолохов, вкладывая слова в уста Фомина,

«- Казаки нас не дюже привечают, - продолжал рассказывать Фомин, подсаживаясь к Григорию. - Нашарахали их в прошлом году во время восстания... Однако добровольцы есть. Человек сорок вступило. Но нам не это требуется. Нам надо весь округ поднять, да чтобы и соседние округа, Хоперский и Усть-Медведицкий, подсобили. Вот тогда мы потолкуем по душам с Советской властью!» (8 – XI)

«Казаки не очень-то охотно "шевелились"... В этом Григорий убедился в течение ближайших же дней. Занимая хутор или станицу, Фомин приказывал созвать собрание граждан. Выступал больше сам он, иногда его заменял Капарин. Они призывали казаков к оружию, говорили о "тяготах, которые возложила на хлеборобов Советская власть", об "окончательной разрухе, которая неизбежно придет, если Советскую власть не свергнуть". Фомин говорил не так грамотно и складно, как Капарин, но более пространно и на понятном казакам языке. Кончал он речь обычно одними и теми же заученными фразами: "Мы с нонешнего дня освобождаем вас от продразверстки. Хлеб больше не возите на приемные пункты. Пора перестать кормить коммунистов-дармоедов. Они жир нагуливали на вашем хлебе, но эта чужбина кончилась. Вы - свободные люди! Вооружайтесь и поддерживайте нашу власть! Ура, казаки!"

Казаки смотрели в землю и угрюмо молчали, зато бабы давали волю языкам. Из тесных рядов их сыпались ядовитые вопросы и выкрики». (8 – XII)

Однако вскоре казаки увидали, что отряд Якова Ефимовича несет им не избавление от Советов и коммунистов, а начал заниматься самым настоящим грабежом и разбоем. Особенно этот настрой казаков проявился в хуторах станиц Еланской, Усть-Хоперской, Каргинской, Боковской.

О событиях, происходящих в Верхне-Донском округе в марте 1921 года, докладывал Вридокрпродкомиссара округа тов. Белолипецкий Донскому областному продкомиссару следующее:

«Доноблпродкомиссару тов. Миллеру

Вридокрполдкомиссара Верхне-Донского Округа тов. Белолипецкого

Вступив в исполнение обязанностей Вридокрпродкомиссара Верхне-Донского Округа 21 марта с.г. на основании постановления Окрисполкома и Окркома Верхне-Донского Округа в первые дни мятежа, поднятого в ст. Вешенской Фоминым, считаю необходимым довести до Вашего сведения и нижеследующем.

Прежде всего, необходимо остановиться на этом явлении и вот почему, всякие восстания бандитизма имеют под собой обычную почву – это разверстка, а потому эти восстания всегда наносят удар по продаппарату. Мятеж Фомина в его начале носил характер видимого стремления истребить ответственных и продработников, руководителей окружного продаппарата, но так как это не удалось с Окружным органом – восставшие тогда взяли свой курс с низов, начали по одиночке истреблять продработников в станицах и хуторах и мало этого – движение такое угрожало развитием мелкого бандитизма, нося местный характер и вербуя сельское население; затем появились более крупные банды, вроде как Колесников, известной воронежской банды, насчитывавшей до 600 сабель и часть пехоты.

В итоге борьбы с этим движением из рядов продработников выбыло с 14 марта 27 человек, как продагентов, так и стануполномоченных к этому необходимо добавить, что движение это оставило после себя последствие, наследственно-психологическое явление на местные власти низов, при переформировании станисполкомов в ревкомы создалась полная вакханалия, приведшая к развалу в продработе.

Не только банды разбили все ударгруппы, разогнав работников по округу, последние, спасаясь, сбили Окрпродком с возможности учета их, за неимением сведений кто и где скрывается, так как спасаться приходилось им не только от бандитов. Но и от местных властей и даже от коммунистов.

Ревкомы эти, получив самостийное управление, понимали власть на местах по-своему, начали производить бесшабашную мобилизацию агентуры и продармейцев для ликвидации бандитизма.

Местные коммунисты по своему социальному положению смотрели на продработников как на врагов и начали производить хулиганские выходки, применяя аресты, угрозы и даже убийства.

В Букановской станице, например, в десятых числах мая арестовывали и обыскивали по несколько раз и в результате – самый печальный факт: при конвоировании арестованного райуполномоченного тов. Главдышева и его помощника в Усть-Медведицкий округ – оба были расстреляны еще до суда. Между тем, тов. Главдышев являлся лучшим работником, выполнявшим задания продработы под обстрелами бандитов.

В итоге всего этого получился развал в работе – психологическое разложение всех продработников, о чем я коснусь подробнее ниже.

Вридокрпродкомиссара \подпись\

Верно: \ подпись нечитабельна\».

В следующем документе детально излагались причины, послужившие толчком к восстанию Якова Фомина и его отряда:

«В Донком РКП(б)

Председателю ДИК т. Сергиевскому

Заведующего Донским областным

Отделом юстиции Р.Я.Мерэн.

Постановлением Президиума ДИК и Донкома в Верхне-Донской округ была командирована Комиссия в составе .члена коллегии ДИК. Тов. Вольмана, .инструктора Наробраза. Тов. Ленчевского и меня в качестве председателя.

На Комиссии Президиума ДИК и Бюро Донкома возлагались следующие задачи:

1. Установление причин и почвы возникновения восстания карэскадрона во главе с Фоминым и расследования дела члена ДИК Мельникова.

По вопросу о восстании Фомина учитывая все данные можно заключить, что причины восстания следующие:

Недовольство массы в связи с проведением Госразверстки. Нужно принять во внимание, что из восставших карэскадронцев большинство местных казаков, которых непосредственно касалось исполнение продразверстки, вторая причина - это негодование, вызванное результатами обследования квартир ответственных работников, у некоторого количества из коих согласно результата по обследованию было найдено некоторое количество продуктов питания.

Главной основной причиной восстания безусловно является отсутствие твердой определенной выдержанной политической линии поведения у местной власти, что создавало колеблющееся положение не только карэскадрона. А вообще среди обывателей. Как например: приказ Донпродсовещания № 42, подлежащий обязательному исполнению, вызвал много суждений в Окрисполкоме, в результате, по опубликовании такового оказалось, что и продокрисполкома и секретарь Окркома отказывается дать свои подписи под указанным приказом. Дошло дело до курьеза: от отпечатанного уже приказа за надлежащими подписями были отрезаны подписи Продокрисполкома и Секретаря наркома, а приказ был опубликован только за подписью Окрпродкомиссара Мурзова.

Помимо того, Окриспорлкому и Окрнаркому было известно еще несколько недель до восстания, что командир карэскадрона Фомин является политически неблагонадежным, не смотря на это власть ограничилась тем, что ходатайствовала перед комаддонвойск об отзыве Фомина. Что, понятно, затянулось и последний успел выступить. Вместе с Фоминым ушла часть комячейки карэскадрона.

Лозунг восставших: «Долой продразверстку», «Долой приезжих коммунистов».

Заключение по этому поводу можно сделать следующее:

При наличии твердой политической линии власти восстание карэскадроны можно было предотвратить.

По делу Мельникова собран обширный следственный материал и заключение по этому делу комиссией будет представлено особо.

Общее политическое положение в Округе рисуется следующим:

Округ целиком охвачен волной бандитизма, власть проявляет себя только в центре Округа и по станицам, и то весьма в слабом виде, в хуторах полная анархия.

Причина возникновения бандитизма: неумело проведенная госразверстка и отсутствие твердой руководящей власти. Настроение населения не явно-контрреволюционное, а просто разнузданное, что, безусловно, при наличии твердой власти на первых порах при помощи вооруженной силы можно свободно изжить.

В Округе и по станицам в последнее время организованы ревкомы. Приняты меры к организации отрядов, согласно приказа ДИК.

Во время пребывания комиссии в ст. Вешенской состоялась беспартийная конференция, от которой можно было вынести заключение в том, что казачество в целом не поддерживает бандитизма и что таковой в большинстве своем основывается на пришельцах преимущественно из Воронежской губернии и Донецкого округа.

Работа в отделах Окрисполкома весьма слаба, большинство отделов Окрисполкома существует только на бумаге, на деле их нет. Объяснить это можно отсутствием достаточного количества работников и слабостью работников, находящихся на месте.

Председатель комиссии т.Мэрэн

Члены: \ подписи нечитабельны\».

В начале октября банда вновь активизировалась в районе станицы Вешенской. Готовилось нападение. Понимая, что фоминцы затевают недоброе, окружной военком вынужден был подписать приказ о переходе сотрудников военкомата, Коммунистической роты и милиции на казарменное положение, был разработан план по дополнительной охране склада вооружения, учреждений, патрулирования. Фомин, узнав о приготовлениях военкома, вынужден был отказаться от своего плана.

Житель х. Терновского Востриков М.С. вспоминает рассказ своего отца о событиях того времени:

«Со Слащевской станицы посылают моего отца с донесением в ст. Еланскую и Шумилинскую. Он договорился, что по пути заедет домой переночевать в х. Севостьяновский, Ему разрешили. Так он и сделал, В Еланскую он съездил и вернулся домой. Время было позднее. Жили мы вверх по течению речки Бланки. Он прошел лесом по берегу речки. Его никто не видел кроме деда Мишаки. Поужинав, легли спать.

Банда Якова Фомина, переправившись в районе Лебяжьего, стре¬милась пройти в Воронежскую область. Там их «хорошо встретили». Они вынуждены были вернуться через Алимовский, Солдатовский, Становой, Спустились в Севостьяновском. Пришли к деду Мишаке. Расположившись у него, спрашивают:

– Нет ли «красных»?

Дед Мишака и говорит:

– Есть тут один. Ныне объявился.

– А дома он сейчас?

Фомин послал 4-х человек:

– Пойдите, приведите его сюда!

Зашли. Подняли его в два часа ночи. Он в рубашке и в кальсонах.

– Так! Принадлежность твоя какая? – Затем попросили самогон и харчей.

– Ничего у нас нет, - ответила мать, – только сало в амбаре. Двое пошли в амбар, а он закрыт на замок. Отец нашел ключ.

Они друг за другом в амбар за салом.

Отец враз дверь на замок, а сам в сад, где были спрятаны шинель и винтовка.

Четвертый выскочил из хаты и за ним в погоню. А он из винтов¬ки два выстрела дал. Вброд через речку, за которой был конь привязан, и ушел по направлению на Шапкину мельницу.

Коня загнал!

Оттуда на чужом коне - на Шакин. Там была связь. Следовательно, надо было предупредить Краснополовский, Панкратовский и другие хутора…

Дали команду:

– Всем на Букановскую!

Утром, как предполагали, из Севостьяновского банда пошла на Букановку.

Там их с пулеметами встретили. Расстреляли. Они разбежались.

На этом банда Фомина и закончилась».

Мне удалось 9 мая 2001 года побывать на том месте, где банда спускалась к х. Севостьяновскому. Теперь здесь уже нет панской усадьбы, конюшен, мимо которых они шли к хутору. Цветет лишь сирень, да под ветром стелется ковыль. Остались на усадьбе только следы от панского погреба-ледника и сгнивший сруб от колодца.

Житель станицы Еланской Михаил Ухватов рассказывает, как банда Фомина увозила хлеб из амбара дома, в котором он сейчас проживает:

«Дом этот раньше принадлежал Анне Алексеевне Широких. Здесь она жила с семьей. Когда Советская власть пришла в хутор, банд вокруг много было. Дозорные сидели на колокольне церкви и просматривали местность. В это время к станице с Дона подошла банда Якова Ефимовича Фомина. С колокольни их не видели. Решили они пробраться в погреба и забрать хлеб. А так как этот дом крайний, к нему и пошли», - с этими словами Михаил Ухватов повел нас в «низы» дома.

Подвал представлял собой длинную комнату с высоким арочным сводом, стены были побелены мелом.

М. Ухватов продолжал:

«В погребе было окно, которое выходило в сторону Дона, но в связи с большим количеством краж потом я его заложил. Вот через это окно по наводке Степана Толстова, помощника Фомина по банде, его сослуживца, в подвал и проникли незамеченными фоминцы. Почти все зерно тогда и забрали. Переполоху потом было в станице... Досталось и дозорным».

Благодаря превратностям судьбы этот дом был куплен в 1926 году матерью и сестрой Степана Толстова. Старинный казачий дом с высоки¬ми «низами», из которых когда-то было вывезено все зерно, и большими светлыми комнатами перешел в семью Толстова, организовавшего его вывоз.

Этот дом и поныне стоит в станице Еланской, как живой свидетель тех событий. Живет в нем уже внучатая племянница Степана Толстова – Ухватова М.К. со своей семьей...

О жестокости Я.Е. Фомина ходили легенды. В своей книге «Михаил Шолохов. Страницы биографии» Г. Сивоволов приводит такой случай:

«Завхоза Заготконторы Андрея Казырина налет Фомина застал на мельничном дворе; после первых выстрелов с колокольни он за¬метался по двору. Отец автора этих строк рассказывал: в этот день, как обычно, он работал в кузне. Увидав растерявшегося Казырина, отец сказал, что ему лучше податься на другой берег Чира и переждать налет в камышах. Казырин не послушался совета, скрылся в конторе, оттуда скоро выбежал и через улицу бросился в дом Андрияна Каргина, где снимал комнату.

Перед этим из соседнего двора бандиты вывели совсем юного аг¬ронома, недавно прибывшего в Каргинскую, и на улице зарубили.

Увидав перебегавшего улицу человека, фоминцы бросились за ним, при осмотре комнат в сундуке обнаружили Казырина, вывели на улицу, поставили на колени. Чтобы сподручнее было рубить, один из бандитов острием шашки поднял Казырину голову, второй одним взмахом отсек ее — известный фоминский прием.

Видевшая, как бандиты зарубили мужа, жена Казырина Елена Никифоровна, потеряв сознание, упала тут же рядом. Было Андрею Ивановичу Казырину 29 лет... Продработник из Смоленска свою смерть нашел на донской земле».

Фомин Иван Давидович рассказывал, что сила у деда была огром¬ная; в бою он шашкой противника разрубал надвое, а его боевой конь брал высоту более 1,5 метров.

Обеспокоенная разгулом банды Фомина, местная власть доставила из хутора Рубежного в ст. Вешенскую жену Я.Е. Фомина Анастасию. Вспоминает её внук И.Д. Фомин:

«Когда банда моего деда начала усиливаться, наводя ужас на представителей власти Советов и сочувствующих ей казаков, мест¬ные власти в станице Вешенской забеспокоились...

Решив, что его жена что-либо знает, её привезли в Вешенскую. Допрашивали... Затем утопили в проруби в Мигулянке... Существует много версий её гибели. По одной из них - ее вели на рас¬стрел в лес по льду залива, но по каким-то причинам утопили. Было ей тогда чуть больше 30 лет. «Девичий возраст». Возможно, что взя¬ли её как заложницу, надеясь утихомирить Якова Ефимовича.

Но что могла она знать... Убивших её, это волновало мало...».

По хуторам и станицам прокатилась волна обысков, арестов и рас¬стрелов. Было объявлено военное положение, создавались «тройки», ка¬рательные меры применял трибунал. При этом репрессии больше всего коснулись людей, непричастных к банде Фомина, Из хуторов и станиц в Ревтройку стали поступать заявления и жалобы на произвол местных властей.

1 июня 1920 года Военревком издает секретный приказ:

«В целях придания строгой законности на местах и в целях искоренения безответственных выступлений отдельных работников, подрывающих на глазах трудового народа авторитет Советской власти, для неуклонного исполнения Окрвоенком приказывает нижеследующее:

1. В корне прекратить всякие самочинные аресты. Строго руководствоваться при таковых только распоряжением центра.

2. От всех производящих аресты требовать документы на право таковых.

3. В корне прекратить грубое отношение представителей власти к гражданам.

4. Беспощадно бороться с явлением побоев, избиении и всякого рода насилиями, чинимыми отдельными недостойными представителями Советской власти.

5. В корне прекратить самочинные конфискации и обыска.

6. Всем станревкомам при издании приказов строго руководствоваться только распоряжением центра.

7. Исполнение настоящего приказа возлагается на всех представителей предстанревкомов и членов станревкомов. Виновные в неисполнении сего будут предаваться суду Ревтрибунала».

В то же самое время банда Фомина на хороших лошадях колесила по всему округу.

Наибольшее количество сабель в банде Якова Ефимовича было в сентябре 1921 года. Однако постоянные бои и стычки привели к тому, что отряд становился малочисленным, а патронов не хватало.

10 октября 1921 года в х. Сингине Фомин был окружен отрядом милиции. Ему удалось бежать ночью в одном нижнем белье.

С каждым днем Яков Ефимович Фомин терял людей. Спасаясь от отрядов милиции, он попеременно находился на территории Морозовского и Верхне-Донского округов.

В Верхне-Донской округ прибыл начальник областного уголовного розыска. Письменно доложил Дониспокому:

«Ответственные работники округа боятся обострить отношения с населением, которое почти все стоит на стороне банд, и ввиду того, что округ совершенно обессилен в борьбе с бандами, при случае все могут погибнуть за свою ревностную работу…

Самую активную борьбу с бандой Фомина ведет окружная милиция, но не во всех районах имеются лошади. Для ликвидации банд у окружной милиции нет достаточно сил.

Распоряжение Донмилиции о роспуске милиционеров, родившихся в 1897 году, угрожает опасностью со стороны банд. Верхне-Донской округ, как самое вредное контрреволюционное гнездо нуждается в замене вооруженной силы, ибо угрожает всем заготконторам, где хранится весь собранный урожай. Банды выжидали момента, когда будет собран хлеб, чтобы потом разгромить заготконторы».

15 марта 1922 года Фомин был обнаружен невдалеке от х. Рубежного и окружен. В бою было убито 25 фоминцев и 10 лошадей, захвачено 20 годных к строю лошадей, обоз и оружие, канцелярия штаба. Однако Фомину и его ближайшим помощникам удалось уйти. Их обнаружили 16 марта около х. Кругловского, окружили и полностью разбили.

Г. Сивоволов пишет:

«В последние минуты смертельной схватки фоминцы, пытаясь снова вырваться из окружения и уйти в Хоперский округ, отчаянно бросались на пулеметы и в рукопашную. Силы были неравными: зажатые со всех сторон, ища слабое место, они кидались то в одну, то в другую сторону. В последние минуты схватки Фомин и Толстов были убиты. После боя на снегу порубленными остались лежать более 100 бандитов, и только нескольким удалось вырваться и скрыться».

В Ростове на доклад начальника Уголовного розыска отреагировали. Состоялось детальное обсуждение положения дел по ликвидации бандитизма в Верхне-Донском округе. В округ был направлен кавалерийский дивизион в 100 сабель, пехотный батальон и два летучих отряда. Операция по уничтожению банд была поручена опытному чекисту Дона – члену коллегии Дончека Ф.М. Зявкину.

В итоге под его командованием были сосредоточены: окружная милиция в 80 человек, кавдивизион в 100 сабель, часть воинских подразделений, прибывших в округ в сентября.

Уже 15 марта 1922 года Фомин был обнаружен невдалеке от х. Рубежного и окружен. В бою было убито 25 фоминцев и 10 лошадей, захвачено 20 годных к строю лошадей, обоз и оружие, канцелярия штаба. Однако Фомину и его ближайшим помощникам удалось уйти.

Их обнаружили 16 марта около х. Кругловского, окружили и полностью разбили.

М.А. Шолохов описывает первый разгром банды совсем иначе. В романе «Тихий Дон» говорится о том, как «восемнадцатого апреля на опушке Слащевской дубравы» (8 – XIII) банда, выбравшая непригодное с точки зрения безопасности место для ночлега, была окружена и разбита. Бежать удалось лишь самому Фомину вместе с несколькими участниками банды удалось бежать. Остатки банды расположились на острове против хутора Рубежного. Продуктами и «свежими новостями» банду снабжал двоюродный брат Якова Фомина. К сожалению, ни подтвердить, ни опровергнуть это не удалось. На острове, согласно тексту романа, они пробыли до конца апреля, решив присоединиться к банде Маслакова, обосновавшейся на юге округа.

С бандой Маслака Фомин так и не встретился, Зато уголовные остатки многих банд, как следует из содержания романа, вливались в банду Фомина. Бывший начальник штаба Капарин был убит Чумаковым и Фоминым еще на острове. После этого штаб возглавил Чумаков.

«Вопреки ожиданиям Григория, за полторы недели к ним присоединилось человек сорок казаков. Это были остатки растрепанных в боях различных мелких банд. Потеряв своих атаманов, они скитались по округу и охотно шли к Фомину. Им было решительно все равно - кому бы ни служить и кого бы ни убивать, лишь бы была возможность вести привольную кочевую жизнь и грабить всех, кто попадался под руку. Это был отпетый народ, и Фомин, глядя на них, презрительно говорил Григорию: "Ну, Мелехов, наплав пошел к нам, а не люди... Висельники, как на подбор!" В глубине души Фомин все еще считал себя "борцом за трудовой народ", и хотя не так часто, как прежде, но говорил: "Мы - освободители казачества..." Глупейшие надежды упорно не покидали его... Он снова стал сквозь пальцы смотреть на грабежи, учиняемые его соратниками, считая, что все это - неизбежное зло, с которым необходимо мириться, что со временем он избавится от грабителей и что рано или поздно все же будет он настоящим полководцем повстанческих частей, а не атаманом крохотной банды...

Но Чумаков, не стесняясь, называл всех фоминцев "разбойниками" и до хрипоты спорил, убеждая Фомина в том, что и он, Фомин, - не кто иной, как разбойник с большой дороги». (8 – XVI)

«Круто изменилась обстановка в округе: в дворах зажиточных казаков, всюду, где раньше Фомина встречали с великим гостеприимством, теперь на засов запирали ворота, и хозяева при появлении в хуторе банды дружно разбегались, прятались в садах и левадах. Прибывшая в Вешенскую выездная сессия Ревтребунала строго осудила многих казаков, ранее радушно принимавших Фомина. Слух об этом широко прокатился по станицам и оказал соответствующее воздействие на умы тех, кто открыто выражал свое расположение бандитам.

За две недели Фомин сделал обширный круг по всем станицам Верхнего Дона. В банде насчитывалось уже около ста тридцати сабель, и уже не наспех сформированная конная группа, а несколько эскадронов переброшенного с юга 13-го кавалерийского полка ходили за ними по пятам.

Из числа примкнувших к Фомину за последние дни бандитов многие были уроженцами дальних мест. Все они попали на Дон разными путями: некоторые в одиночку бежали с этапов, из тюрем и лагерей, но основная масса их состояла из отколовшейся от банды Маслака группы в несколько десятков сабель, а также из остатков разгромленной банды Курочкина. Маслаковцы охотно разделились и были в каждом взводе, но курочкинцы не захотели разъединяться. Они целиком составили отдельный взвод, крепко сколоченный и державшийся несколько обособленно ото всех остальных. И в боях и на отдыхе они действовали сплоченно, стояли друг за друга горой, а разграбив где-либо лавку ЕПО или склад, все валили в общий взводный котел и делили добычу поровну, строго соблюдая принцип равенства.

Несколько человек терских и кубанских казаков в поношенных черкесках, двое калмыков станицы Великокняжеской, латыш в охотничьих, длинных, до бедер, сапогах и пятеро матросов-анархистов в полосатых тельняшках и выгоревших на солнце бушлатах еще больше разнообразили и без того пестро одетый, разнородный состав фоминской банды.

- Ну, и теперь будешь спорить, что у тебя не разбойнички, а эти, как их... идейные борцы? - спросил однажды у Фомина Чумаков, указывая глазами на растянувшуюся походную колонну. - Только попа-расстриги да свиньи в штанах нам и не хватает, а то был бы полный сбор пресвятой богородицы...

Фомин перемолчал. Единственным желанием его было - собрать вокруг себя как можно больше людей. Он ни с чем не считался, принимая добровольцев. Каждого, изъявлявшего желание служить под его командованием, он опрашивал сам, коротко говорил:

- К службе годен. Принимаю. Ступай к моему начальнику штаба Чумакову, он укажет, в каком взводе тебе состоять, выдаст на руки оружие». (8 – XVI)

Дальнейшую судьбу банды мы узнаем на последних страницах романа из диалога Григория и Чумаков, ставшего после убийства Капарина начальником штаба:

«- Погуляли же мы, Мелехов, с той поры, как ты от нас отбился! И под Астраханью были, и в калмыцких степях... Поглядели на белый свет! А что крови чужой пролили - счету нету. У Якова Ефимыча жену взяли заложницей, имущество забрали, ну, он и остервенился, приказал рубить всех, кто Советской власти служит. И зачали рубить всех подряд: и учителей, и разных там фельдшеров, и агрономов... Черт те кого только не рубили! А зараз - кончили и нас, совсем, - сказал он, вздыхая и все еще ежась от озноба. - Первый раз разбили нас под Тишанской, а неделю назад - под Соломным. Ночью окружили с трех сторон, оставили один ход на бугор, а там снегу - лошадям по пузо... С рассветом вдарили из пулеметов, и началось... Всех посекли пулеметами. Я да сынишка Фомина - только двое и спаслись. Он, Фомин-то, Давыдку своего с собой возил с самой осени. Погиб и сам Яков Ефимыч... На моих глазах погиб. Первая пуля попала ему в ногу, перебила коленную чашечку, вторая - в голову, наосклизь. До трех раз падал он с коня. Остановимся, подымем, посадим в седло, а он проскачет трошки и опять упадет. Третья пуля нашла его, ударила в бок... Тут уж мы его бросили. Отскакал я на сотейник, оглянулся, а его уже лежачего двое конных шашками полосуют...» (8 – XVIII)

Однако существует предание, что Фомин не погиб в «последнем» бою. Ему удалось уйти. Об этом упоминают жители станицы Вешенской Захаров Виталий Михайлович и Коньшин Николай Филиппович, чьи отцы хорошо знали Фомина и воевали с ним вместе, пока он не поднялся на восстание, рассказывая, что, якобы, кто-то из Ростовской области был в Италии и встречал там старого казака из станицы Вешенской. Он назвался Фоминым. В Италии в Риме он работал при театре «Ля-Скала» в качестве консультанта по костюмам.

Внук Якова Ефимовича Фомина подтверждает, что в семье также говорили, что деду удалось уйти вместе со своим заместителем Толстовым Степаном. В личной беседе он мне рассказал в мае 2001 года:

«Конкретно о деде я практически ничего не знаю. Говорили, в том числе и у нас в семье, что ему удалось спастись. Лично я получал данные, что в Риме в Италии его встретила делегация из России в 50-х годах. Рассказывали, что подошел к делегатам пожилой, но еще крепкий мужчина. Начал задавать вопросы про жизнь в России. Узнав, что в делегации были люди из Ростовской области, обрадовался. Объяснил удивленным собеседникам, что сам с Дона. Сказал, что домой вернуться не может, так как там давно уже «зачистку» сделали.

Говорили, что работал Яков Ефимович в Риме то ли в театре костюмером, то ли имел собственную мастерскую по их пошиву, то ли где-то работал приказчиком...

Мне посоветовали собрать все документы и обратиться в «Красный крест», так как они людей разыскивают. Но я попал в больницу и не успел этого сделать.

Тем не менее, я верю в то, что мой дед, Яков Ефимович Фомин спасся в том бою...».

 

Родители

В романе «Тихий Дон» Михаил Шолохов только дважды упоминает о родителях Якова Фомина – в части 6 главе XIX и главе X 8 части. При этом, отец - лишь вскользь.

«…отец его принес из Петровых саней, запушенных инеем, осыпанный сенной трухой кувшин». (6 – XIX)

«– А где же батя? - спросил он, присев на табурет, ставя между колен шашку.
– Уехал на мельницу, - ответила старуха…» (8 – X)

«– Дедуня при них был, он знает. Кажись, десять чувалов». (8 – X)

Более детально автор останавливается на взаимоотношениях сына и матери. Делается это путем непосредственного указания на уважительное отношение Якова Ефимовича к ней и через диалоги.

«… глянув на сына, строго приказала: – Шапку-то сыми, нехристь! Кто же под образа садится в шапке? Ох, Яков, не сносить тебе головы...
Фомин неохотно улыбнулся, снял кубанку, но раздеваться не стал.
– Чего же не раздеваешься?
– Я заскочил на минутку проведать вас, все некогда за службой.
– Знаем мы твою службу... – сурово сказала старуха, намекая на беспутное поведение сына, на связи его с женщинами в Вешенской». (8 – X)

Видно, что мать в семье является основной фигурой, не смотря на свой возраст.

«– Ну как вы тут живете?
– Все так же, – хмуро ответила старуха.
– Продотряд был в хуторе?
– Только вчера выехали в Нижне-Кривской.
– У нас хлеб брали?
– Взяли. Сколько они насыпали, Давыдушка?..
– Дедуня при них был, он знает. Кажись, десять чувалов.
– Та-а-ак... – Фомин встал, коротко взглянул на сына, оправил портупею. Он слегка побледнел, когда спрашивал: – Говорили вы им, чей они хлеб берут?
Старуха махнула рукой и не без злорадства улыбнулась:
– Они об тебе не дюже понимают! Старший ихний говорит: «Все без разбору должны сдавать хлебные лишки. Нехай он хоть Фомин, хоть сам окружной председатель - все одно лишний хлеб возьмем!» С тем и начали по закромам шарить.
– Я с ними, мамаша, сочтусь. Я сочтусь с ними! – глухо проговорил Фомин и, наскоро попрощавшись с родными, вышел». (8 – X)

Сын относится к ней с почтением.

«…низко поклонился старухе матери и за руку почтительно поздоровался с ней…» (8 – X)

Сноха смотрит со страхом.

«…забитая с виду жена Фомина испуганно взглянула на свекровь, отошла к печи». (8 – X)

Совсем иной тон у нее при обращении к внуку – «Давыдушка».

«– Взяли. Сколько они насыпали, Давыдушка?..» (8 – X)

Иван Давыдович Фомин вспоминал в 2000 году, что отец рассказывал ему о крутом нраве своей бабки по отношению ко взрослым членам семьи и ее любви к внукам. Он тогда произнес такую фразу: «Весь дом на ней держался. Но справедливая была. После гибели снохи недолго прожила».

К сожалению, у потомков не сохранилось никаких сведений о родителях Якова Ефимовича Фомина.

 

Жена Прасковья

О жене Фомина в романе «Тихий Дон» говорится достаточно подробно. М.А, Шолохов подчеркивает холодное отношение к Прасковье мужа:

«Он холодно кивнул жене…
Он давно не жил с ней и давно не испытывал к этой женщине, которую когда-то в молодости любил, ничего, кроме легкой презрительной жалости».(8 – X)

При этом, она, простая казачка, «…вылезшая из грязи в князи фоминская жена…», (6 – XIX) «чтобы хоть чем-нибудь угодить мужу, чтобы снискать его расположение и удостоиться хотя бы одного ласкового взгляда, - она взяла из-под загнетки тряпку, стала на колени и, согнувшись, начала счищать густую грязь, прилипшую к сапогам Фомина... она всегда любила его и втайне надеялась, что когда-нибудь он снова вернется к ней, - прощала все… Столько любви и собачьей преданности было в ее обращенных на мужа увлажнившихся глазах…» (8 – X)

М.А. Шолохов говорит и о ее внешности. Прасковья «преждевременно постаревшая, бледная, забитая с виду…
Непосильный труд и болезнь, начавшаяся после вторых родов, из года в год подтачивали ее здоровье. Она исхудала. Лицо ее поблекло. Преждевременная старость раскинула на щеках паутину морщин. В глазах появилось то выражение испуганной покорности, какое бывает у больных умных животных. Она сама не замечала того, как быстро она старится, как с каждым днем тает ее здоровье, и все еще на что-то надеялась, при редких встречах поглядывала на своего красавца мужа с робкой любовью и восхищением...
Фомин смотрел сверху вниз на жалко согнутую спину жены с резко очерченными под кофточкой худыми лопатками, на ее большие дрожащие руки, старательно счищавшие грязь с его сапог, думал: «Хороша, нечего сказать! И с такой холерой я когда-то спал... Хотя она здорово постарела... До чего же она все-таки постарела!» (8 – X)

Краевед А.П. Грибанов неоднократно встречался со старожилами хутора Рубежного, в котором, по его выражению, «с незапамятных времен жила семья казаков Фоминых». Он пишет:

«В годы первой мировой и гражданской войн Яков Ефимович Фомин лишь изредка и не надолго наведывался в хутор Рубежный. И все эти долгие годы середняцкое хозяйство семьи Фоминых вела его жена – Прасковья Кузьминична. Малолетние дети – сын Давидка, рождения 1905 года и дочь Наталья, рождения 1907 года, как могли, помогали матери. По рассказам хуторян, Кузьминична была простая, безответная и трудолюбивая казачка самого, самого мягкого характера».

О том, что жена Фомина сама вела хозяйство, читаем и в «Тихом Доне»:

«Долгие годы она вела хозяйство, воспитывала детей, во всем старалась угодить своенравной свекрови. Вся тяжесть полевых работ ложилась на ее худые плечи». (8 – X)

Это же подтверждается и словами казачки, высказавшей Фомину во время одного из собраний в захваченном им хуторе:

«Ты бы дома порядку дал, разруху прикончил, а посля нас бы учил, как жить и какую власть принимать, а какую не надо! А то у тебя у самого дома баба из хомута не вылазит, знаем точно! А ты усы распушил, разъезжаешь на конике, народ мутишь. У тебя у самого в хозяйстве - кабы ветер хату не подпирал, она давно бы упала. Учитель нашелся! Чего же ты молчишь, рыжее мурло, аль я неправду говорю?» (8 – XII)

Обеспокоенная разгулом банды Фомина, местная власть доставила из хутора Рубежного в ст. Вешенскую жену Я.Е. Фомина – Прасковью.

Вспоминает её внук И.Д. Фомин:

«Когда банда моего деда начала усиливаться, наводя ужас на представителей власти Советов и сочувствующих ей казаков, местные власти в станице Вешенской забеспокоились...

Решив, что его жена что-либо знает, её привезли в Вешенскую. Допрашивали... Затем утопили в проруби в Мигулянке... Существует много версий её гибели. По одной из них - ее вели на расстрел в лес по льду залива, но по каким-то причинам утопили. Было ей тогда чуть больше 30 лет. «Девичий возраст». Возможно, что взяли её как заложницу, надеясь утихомирить Якова Ефимовича.

Но что могла она знать... Убивших её, это волновало мало...».

Мне удалось обнаружить воспоминания старожила хутора Калининского И. Федорова с подробностями гибели жены Якова Фомина:

«Грубым пинком в плечо Гладченко (исполнитель судебных приговоров при коллегии ОГПУ – А.Ж.) направил жертву на спуск к Дону. А там уже у берега, он вдруг спохватился, круто развернул конвоируемую к себе и привычным приемом засунул ей в рот тряпичный кляп.

Перепуганная, ошарашенная женщина и без того не могла издать ни звука. Покорно передвигая подламывающиеся ноги, она шла к уже осознанной ею черте. Лишь при виде обозначенной ветками проруби, она, глухо хрипя, упала на лед и, судорожно цепляясь пальцами на каждую неровность на льду, пыталась отползти назад. Разъяренный палач схватил ее за ноги и пытался дотащить до проруби, но последними усилиями обреченная, срывая ногти, цеплялась за шершавый лед, сопротивлялась. Забежав ей наперед, Гладченко кованными каблуками начал дробить ей уже окровавленные пальцы. Затем, пинком сапога в бок, он попытался заставить ее встать на ноги, но того сделать она уже просто не могла. До конца взбешенный убийца рывком перевернул ее на спину, выхватил из кармана нож и, хрипя крайние ругательства, разорвав блузку на груди женщины, за два приема отрезал ей левую грудь.

Беспомощная, оцепеневшая от боли и страха Прасковья уже утратила способность сопротивляться и, будто смирившись со своей участью, покорно позволила палачу столкнуть себя в прорубь. Только вспузырившаяся одежда долго удерживала тело на поверхности. Сломив одну из вешек, Гладченко хладнокровно затолкал под лед жертву и, как ни в чем не бывало, предложил молодому, остолбеневшему конвоиру:

- Ну что, пошли?

- Зачем же так-то? – сорвалось с дрожащих губ молодого чекиста.

- Жалость ни к чему. Я уже не одну такую сволочь под лед спровадил…

Станица спала. Никому из ее жителей, даже случайно, не довелось видеть случившегося ночью. Лишь ранним утром одна из женщин, ничего не подозревая, спустившись по воду, обнаружила у проруби лужу крови и примерзшую, брошенную беспечным убийцей на лед, женскую грудь. Обронив коромысла с ведрами, она в ужасе убежала прочь.

С этой страшной ночи станичники, выходя на лед, в страхе обходили это место…»

Этот рассказ можно добавить строками из неизданной книги краеведа А.П. Грибанова:

«Оставшиеся в живых вешенские старожилы и поныне помнят эту зловещую прорубь против нынешнего кинотеатра «Колос». Всю зиму 1921-1922 года по вмороженным около нее сосенкам ее можно было видеть с высокого берега Дона днем и не заблудившись найти ночью. Как рассказывал нам, вешенским комсомольцам двадцатых годов, добровольный исполнитель решений тройки политбюро Виктор Гладченко (в 1928 году расстрелян в городе Миллерово вместе с Харлампием Ермаковым), осужденного ночью подводили к проруби с сосенками со связанными на спине руками и здесь ставили на колени. Затем следовал сильный удар ногой в спину. Всплеск воды и течение реки быстро всасывало человека под лед. От Гладченко мы и получили тогда некоторую информацию о смерти Прасковьи Фоминой».

Правда о гибели жены Якова Ефимовича Фомина стала доступной только спустя десятилетия. Михаил Шолохов только указал, что она была взята заложницей, не рассказав, что же с ней стало после ареста. Да и не мог, ибо такие факты вряд ли пропустила цензура. Но правду автор романа, наверняка знал, потому так трепетно и сочувственно он описал эту многострадальную женщину, считая своим долгом увековечить ее образ на страницах «Тихого Дона».

На последних страницах романа Чумаков говорит Григорию Мелехову:

«У Якова Ефимыча жену взяли заложницей, имущество забрали, ну, он и остервенился, приказал рубить всех, кто Советской власти служит». (8 – XVIII)

Смерть жены как бы сняла шоры с глаз Фомина. Он понял, кем она была для него все эти годы, пока он отсутствовал дома – она была матерью его детей, за которых он мог быть спокоен, пока жива была Прасковья. С ее смертью он потерял женщину, которая любила его бескорыстно, тихо и терпеливо снося невнимание и измены. Именно она была связующим звеном между ним и домашним очагом. Слабая и беззащитная, она взяла на себя тот крест, который предназначался ему. Смерть ее была страшной и мученической, но она приняла ее, не выдав любимого человека. Слишком поздно Яков Ефимович понял это… Потому и мстил за нее, жестоко и бессмысленно уничтожая чужие жизни.

А.П. Грибанов вспоминал, что после того, как «милиция арестовала и оправила в вешенскую тюрьму его жену, из которой ей не суждено было вернуться, не было случая, что при подобных случаях милиционеры не были бы зарублены. В сходных обстоятельствах милиционеры аккуратно отвечали бандитам тем же».

 

Сын Давид

Сын Я.Е. Фомина – Давид, 17 июня 1905 года рождения, как отмечал в двух эпизодах М.А, Шолохов, был похож на своего отца.

Первый раз автор упоминает об этом в момент посещения дома Фомина семьей Петра Мелехова, где они увидели мальчика «с такими же голубыми, широкими в поставе глазами» (6 - XIX), как и у Якова Фомина.

«В тесной хате было жарко натоплено. На печи лежали детишки: похожий на отца мальчик, с такими же голубыми, широкими в поставе глазами, и девочка». (6 - XIX)

Второй – разговор о вывезенном из амбаров Якова Фомина хлебе:

«- У нас хлеб брали?
- Взяли. Сколько они насыпали, Давидушка?
Похожий на отца четырнадцатилетний подросток, с такими же широко поставленными голубыми глазами, ответил:
- Дедуня при них был, он знает. Кажись, десять чувалов.
- Та-а-ак… - Фомин встал, коротко взглянул на сына, оправил портупею». (8 – X)

М.А. Шолохов также указывает, что Давид был участником банды Якова Ефимовича. В конце романа из диалога Чумакова и Григория говорится:

«Всех посекли пулеметами. Я да сынишка Фомина - только двое и спаслись. Он, Фомин-то, Давыдку своего с собой возил с самой осени». (8 – XVIII)

Факт этот подтверждал и участник тех событий, краевед А.П. Грибанов:

«Давидка Фомин незадолго до разгрома банды вернулся домой. Был арестован и посажен в вешенскую тюрьму. По малолетству его вскоре освободили. После он проживал в хуторе Рубежном».

На появление Давидки в хуторе еще до разгрома банды указывали также и другие старожилы станицы Вешенской, рассказывая, что Яков Фомин предвидел разгром банды и, воспользовавшись амнистией, которая была объявлена участникам банд со стороны Советской власти, отправил своего сына в хутор Рубежный, сказав ему: «Тебе ничего не будет по малолетству. А мне возвращаться нельзя».

Но дальнейшая судьба Давида сложилась трагично.

Сохранилась справка конца 20-х годов прошлого столетия, дающая представление о середняке Фомине Давыде Яковлевиче. Он имел дом под железной крышей из 3-х комнат, дворовые и базовые постройки, 2 вола, 1 корову, сдавал продналог. Женился. В 1928 году у него родился сын Иван. В 1929 году вместе со своей семьей вступил в колхоз. Но метка «сын бандита» осталась, как клеймо, на всю жизнь.

В 1930 году Фомин Давид Яковлевич по постановлению коллегии ОГПУ от 13 ноября 1930 года был репрессирован за контрреволюционную деятельность по ст. 58-2 и 58-11 УК РСФСР и подвергнут ссылке в Северный край на 3 года. Советская власть «вспомнила», что Фомин взял в банду сына-подростка и возил его с собой, опасаясь, что его постигнет участь матери.

Сохранился протокол допроса обвиняемого Фомина Д.Я. от 25 июля 1930 года, в котором указывается, что Фомин Д.Я. проживал в хуторе Рубежном, не судимый, арестованный 25 июля 1930 Председателем сельсовета, до революции занимался вместе со своим отцом сельским хозяйством, при этом, свой надел обрабатывал собственными силами, не нанимая батраков. Добровольно вступил в колхоз.

Уже позже, спустя десятилетия, постановление коллегии ОГПО от 13 ноября 1930 года было пересмотрено и «на основании статьи 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 16 января 1989 года «О дополнительных мерах по восстановлению справедливости в отношении жертв репрессий, имевших место в 30-40-х и начале 50-х годов» отменено дело о нем и прекращено прокуратурой Ростовской области 24 ноября 1989 года. Фомин Давид Яковлевич реабилитирован».

15 апреля 1933 года Фомина Д.Я. вновь арестовывают. Постановлением тройки ПП ОГПУ СКК и ДССР от 25 мая 1933 года по ст. 82 ч. 2 УК РСФСР он «подвергнут к заключению в концентрационный лагерь на 5 лет за побег из ссылки, примененной в уголовном порядке по политическим мотивам».

В 1937 году Фомин Д.Я. был опять арестован. Тройка УНКВД по Азово-Черноморскому краю постановила, что Давид Яковлевич «обвиняется в том, что систематически вел среди населения антисоветскую агитацию против политики ВКП/б/ и Соввласти.

Постановили: Фомина Давыда Яковлевича заключить в ИТЛ сроком на 10 лет, считая срок с 24 октября 1937 года».

И только 25 декабря 1998 года будет выдана справка Ивану Давидовичу, что «на основании ст. 3, п. «б», ст. 5, п. «д» Закона Российской Федерации «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 года гражданин Фомин Давид (Давыд) Яковлевич реабилитирован».

Имеется протокол обыска от 24 октября 1937 года, составленный сотрудником Боковского РО НКВД Чукариным в присутствии Мартыненко в доме Фомина Д.Я. В этот день было изъято все из походного сундука Якова Фомина: и форма, и фотографии, и ценности... И ничего не отмечено в описи.

Вспоминает И. Фомин, сын Давида Фомина:

«Был 1937 год. Осень. Однажды ночью к нам в дверь постучались люди в военной форме, с керосиновой лампой и наганами. Отца сразу посадили, сторожат. Матери моей сказали, чтобы она дала ключ от старого походного сундука деда Якова Ефимовича. Она растерялась, плачет, ключ не найдет. Сходив за каким-то инструментом, они начали ломать накладку на сундуке. Искорежив, все-таки сломали. Начали все подряд из сундука тянуть: и форму деда, и фотографии деда и отца, и не хитрое приданое матери, и фотографии деда. Помню, что на фотографиях дед был изображен на военных построениях, на отдыхе, были и фотографии «одиночки»... Оставили в сундуке лишь некоторые наши вещи.

А у отца – руки назад и повели. Мать накинула на плечи платок, и мы пошли провожать его до конца хутора. Там и распрощались. Больше своего отца я не видел... Но накладку от дедова сундука я сохранил».

В 1940 году срок наказания Фомину Давиду Яковлевичу заменяется на ссылку в Коми АССР на 5 лет.

И.Д. Фомин вспоминает, что от отца чудом дошли несколько писем, и он, – 10–летний ребенок, отвечал ему. В его памяти он сохранился высоким, крепким и добрым.

В 1989 году он узнает, что его отец умер 28 августа 1943 года по месту отбывания наказания в возрасте 38 лет.

Уголовное дело № П-47489 в конце XX века в отношении Фомина Давида Яковлевича было прекращено, сам он реабилитирован посмертно. Хранятся у его сына Ивана Фомина справки и ксерокопии, анкеты и постановления из уголовного дела, на которых жирно стоят подписи тех, кто арестовывал и приговаривал хлебороба, середняка, грамотного, беспартийного, участвовавшего в банде – Давыдку.

После ареста Фомина Д.Я. в 1937 году все имущество семьи было конфисковано. Его жена с сыном Иваном вынуждены были скитаться по добрым людям. Из дома взяли только накладку с походного дедовского сундука... С годами к ней были приложены документы о реабилитации отца...

 

Дочь Наталья

Писатель М.А. Шолохов в романе «Тихий Дон» дает портрет и имя сына Якова Фомина, каждый раз подчеркивая его сходство с отцом, и лишь однажды упоминает его дочь.

Так автор пишет, что у Фоминых «в тесной хате было жарко натоплено. На печи лежали детишки: похожий на отца мальчик, с такими же голубыми, широкими в поставе глазами, и девочка». (6 – XIX)

Из контекста романа видно, что девочка - второй ребенок в семье, и ее рождение неблагоприятно сказалось на здоровье жены атаманца:

«Непосильный труд и болезнь, начавшаяся после вторых родов, из года в год подтачивали ее здоровье». (8 – X)

Шолохов вскользь отмечает нежные отцовские чувства Якова Фомина к «детишкам», когда тот наведывается в хутор Рубежный:

«Он холодно кивнул жене, низко поклонился старухе матери и за руку почтительно поздоровался с ней, обнял детишек». (8 – X)

Сведения о дочери Фомина того трагического времени дает краевед А.П. Грибанов в своей неизданной книге «Гражданская война на Вешенской земле»:

«Осенью 1921 года банда Фомина в очередной раз побывала на хуторе Рубежном. Уходя из хутора, Яков Ефимович Фомин забрал с собой своего сына Давидку. Вскоре за этим последовал арест его жены и дочери. После нескольких допросов в Вешках малолетнюю Наталью освободили из тюрьмы и направили домой. И когда через несколько дней она принесла в тюрьму продукты для передачи матери, ей сказали, что ее мать отправлена в Ростов и в дальнейшем ей продукты будут не нужны. Но как мне рассказывала сама Наталья Яковлевна, дело обстояло несколько иначе. В тот же день она встретила в Вешках казачку, сидевшую с ней в тюрьме по обвинению в связях с бандитами. Эта казачка сообщила, что по решению тройки политбюро ее освободили, а Прасковью Кузьминичну присудили к смерти и той же ночью спустили под лед в прорубь на Дону».

Потомки дочери Фомина до сих пор проживают в станице Вёшенской. К сожалению, о событиях того времени они знают мало.

 

Другие родственники

В романе «Тихий Дон» автор не называет имен двоюродного брата и родственников Фомина. Писатель приводит лишь следующие сведения, касающиеся того, что двоюродный брат помогал Фомину и остаткам его банды продуктами – «скудными харчишками, которые по ночам доставлял им на лодке» (8 – XIV). Шолохов отмечает, что фоминцы «с наступлением темноты нетерпеливо ждали, когда приедет брат Фомина» (8 – XIV) и « мало разговаривали между собой, - все было давно переговорено, - и собирались вместе только во время еды да вечерами, ожидая, когда приедет брат Фомина». (8 – XIV)

В романе еще дважды упоминается о роли двоюродного брата в судьбе Фомина:

«Двоюродный брат Фомина подъехал к берегу на запряженной в повозку крохотной лошаденке.
– Кладите на повозку седла, - вполголоса сказал он. - Да поспешайте, ради Христа, а то и время не раннее, да и дорога нам не близкая...
Он волновался, торопил Фомина...» (8 – XV)

«С братом Фомина распрощались, выехав на шлях» (8 – XV)

Кто еще из родственников помогал Фомину, не ясно. Автор пишет:

«Фомин поручил своим родственникам разузнать, на каком из ближайших хуторов есть годные под верх лошади, а также велел ежедневно сообщать ему обо всем, что происходило в округе». (8 – XIV)

Расспросы потомков Якова Ефимовича не дали никаких результатов. Только Иван Давыдович Фомин поведал, что в семьях у казаков Фоминых всегда было много детей, но кто из двоюродных братьев либо иных родственников помогал Якову Ефимовичу, он не знает. Отец ему об этом никогда не рассказывал, да об этом и нельзя было говорить в то время, тем более детям, а Иван таковым и являлся на момент ареста Давида Яковлевича.